РОДИТЕЛЬСКАЯ ЧАСТЬ

По утрам, проводив своих кого на работу, кого в школу, мы садимся с Верой Федоровной (соседкой по квартире) на кухне и чаевничаем. Никого нет, тишина, слышно только, как на верхнем этаже кто-то играет на скрипке.

- Вы не знаете, что с Настей случилось? - спросила меня Вера Федоровна за одним таким чаепитием.

- А что?

- Я сегодня вышла в пять часов в переднюю, а мимо меня - Настя. Красная, зареванная, и куда-то очень спешила. Два года в нашем доме живет, и я ни разу не видела, чтобы она плакала.

- А помните, в прошлом году, когда из деревни телеграмма пришла, что мать умерла, как она рыдала, - напомнила я.

- То - особое дело, об отце она тоже плакала, он через месяц после матери умер, а теперь с чего? Настя - комсомолка, на рабфаке отличница и по-пустому лить слезы не станет, случилось что-то, не иначе.

Мы окончили чай. Вера Федоровна принялась убирать посуду, а я - собираться в молочную.

- Доброе утро! - раздалось с порога.

Мы обернулись, перед нами стояла Настя. Как обычно, красная косынка лихо сидела у нее на затылке, волосы кудрявились надо лбом, но лицо было очень взволнованное и торжественное. В руке она держала что-то завернутое в платочек.

- Ты куда это ни свет ни заря бегала? - ворчливо спросила Вера Федоровна.

- Ах, тут такое дело вышло, что сразу не объяснишь. - Настя села на табурет, концом косынки вытерла лицо и вздохнула.

- Да что же случилось?

- Ой, родненькие, ой, голубчики, - вдруг по-деревенски заголосила Настя. - Родители мои еще года нет, как померли, а ведь я, подлая, их начисто забыла и на могилки не ездила. Все дела, все недосуг, все куда-то бегу... И вот сегодня ночью мне снится, будто иду я красивым садом. Помните, когда меня от рабфака в Ялту посылали, я, вернувшись, все вам про Никитский сад рассказывала, так этот в сто раз лучше. Так вот, иду я этим садом, любуюсь и выхожу на поляночку. Она вся цветами поросла, а посередине нее большой стол стоит, богато убранный, и за ним разные люди сидят и кушают. «Вот, - думаю, - где хорошо», - а потом повернувшись в сторону и вижу: под деревом, сгорбатившись, мои старики стоят, несчастные такие, вроде как нищие на паперти. Я к ним: «Чего дерево подпираете? Идите садитесь». А они только головами замотали: «Нельзя, здесь нашей части нету».

И тут мне кто-то объяснять стал, что я попала на тот свет, что за столом сидят покойники, а у моих родителей нет там части, потому что я их не отпела. Мне до того своих стариков жаль стало, что я как зареву, как закричу, и проснулась.

Глянула в окно - утро. Скорей подхватилась и бегом в Теплый переулок - я от нашей лифтерши слыхала, что там больно хороший батюшка при церкви живет. Бегу бульваром и реву в голос, до того родителей жалко. Прибежала, стучусь в церковь, а сторож спрашивает: «Ты что в этакую рань прибежала?» - «Пусти, - кричу, - дедуленька, к старому батюшке, дело у меня есть». Впустил. Батюшка вышел. Маленький, седенький, из себя строгий, а глаза ласковые, так и греют. Я и про комсомольский билет забыла, да бух ему в ноги. Потом все рассказала.

«Горе твое поправимое, - говорит он. - Вот сей­час до обедни твоих родителей отпоем, а что дальше делать, я тебя научу. Становись пока на колени и молись, чтобы Господь простил».

Отпел батюшка отца с матерью, объяснил, как мне за них дальше молиться, спросил, умею ли я поминание писать, и ушел в алтарь. Я все, чтобы не перепутать.гна бумажке себе записала, а батюшка после обедни подозвал меня и сказал:

«Теперь твои родители свою часть получили», - и дал мне эту просфору.

Настя бережно развернула платочек, показала нам просфору, поцеловала ее и ушла из кухни.

Мы с Верой Федоровной постояли, помолчали и разошлись по своим комнатам.

ПРЕДСМЕРТНОЕ ЖЕЛАНИЕ

Письмо от брата: «Пожалуйста, навести Сергея Николаевича. Пишет, что очень болен, совсем пал духом и не находит себе покоя. Помоги ему, чем сможешь».

В тот же день вечером я пошел к Сергею Никола­евичу. Это был старый, известный скрипач, давнишний друг моего брата. Меня проводили в его спальню, нарядную, заставленную старинной мебелью комнату. Больной лежал на кровати, выпростав на одеяло тонкие нервные руки. Он смотрел на меня грустными глазами и говорил:

- Тоска у меня, ни заесть, ни запить не могу, все не мило. Умирать надо, а не хочется, да и страшно...

- А вы верите в Бога? - спросил я.

- Да. Но в той суматохе, в какой я прожил всю жизнь, редко о Нем приходилось вспоминать, а вот сейчас все Он на ум приходит. Только я ничего о Боге не знаю, а спросить не у кого.

Первый раз пришлось мне услышать от веселого и немного легкомысленного Сергея Николаевича такие слова. Я задумался, а потом предложил:

- Хотите, я познакомлю вас с очень хорошим и образованным священником?

Сергей Николаевич махнул брезгливо рукой:

- Не люблю я их брата. Сейчас же начнет в грехах копаться, вечными муками пугать, а я сам знаю, что за них по головке не погладят.

- Ну, что вы! Есть замечательные священники, - вступился я.

Мы не успели еще закончить наш разговор, как в комнату вошла жена Сергея Николаевича, пышная дама. Поздоровавшись, она недовольно сказала:

- Зачем Сереже священник, он же не умирает?

- Он придет для беседы... - пояснил я.

- Не к чему, - прервала меня супруга.

- То есть, как это не к чему? - неожиданно громко и немного визгливо вскрикнул Сергей Николае­вич. - Почему это не к чему? Я хочу побеседовать с хорошим священником и причаститься. Слышишь, хочу! Петр Павлович, - повернулся больной в мою сторону, - прошу вас завтра же пригласить батюшку ко мне, а если он не может завтра, то в ближайшее удобное для него время!

- Хорошо, - сбитый с толку горячностью больного, ответил я.

- Только он, верно, потребует за посещение много денег? Тогда скажите ему, что я не богат, на пенсии, а потому на большой куш пускай не рассчитывает.

Мне сделалось неприятно, и я сказал:

- Отец Александр, которого я хочу пригласить к вам, придет не из-за денег.

Но Сергей Николаевич меня не слушал и раздраженно повторял:

- Пусть не рассчитывает.

Священник, о котором шла речь, был уже не молод, священствовать начал пять лет тому назад, но среди знавших его пользовался большим авторитетом и любовью. Выразив согласие посетить Сергея Николаевича, он после литургии приехал к нему со Святыми Дарами. Я не присутствовал при их встрече, но, так как мне хотелось узнать, как она прошла, я отправился на другой день к больному.

Едва я вошел в спальню, как Сергей Николаевич порывисто протянул мне руки:

- Дорогуша, кого вы мне прислали?! Это же не человек, а сокровище! Мы говорили с ним, как два добрых друга. Я страдал и плакал, он утешал и плакал со мной. И ко мне пришла светлая радость. Мне так хорошо, так спокойно, и все это сделал он, отец Александр! Спасибо вам за необыкновенное знакомство. - Он пожал мне руку, а потом сказал: - И знаете, он отказался от конверта с деньгами, который я ему пытался вручить. Даже руки назад спрятал, покраснел: «Я пришел к вам как друг - причем же здесь деньги?»

Я не был у Сергея Николаевича неделю, а когда зашел, то увидел страшную перемену: он исхудал, задыхался, не мог ничего есть.

- И опять у меня на сердце тоска, - хрипло шеп­тал он. - Так хочется увидеть отца Александра, поговорить с ним. Если бы мог, я бы пополз к нему на коленях. Ах, как хочется его увидеть.

И Сергей Николаевич просительно посмотрел на меня. Но я знал, что отец Александр крайне занят, причастился же Сергей Николаевич недавно, и потому мне показалось неудобным снова беспокоить батюшку.

Через три дня Сергей Николаевич скончался. Меня поразило выражение его мертвого лица, оно было мудрое и просветленное, как будто он понял то самое важное, что всю жизнь от него было скрыто.

После похорон Сергея Николаевича я встретился с отцом Александром и рассказал о смерти старого скрипача. Поговорили о покойном, и я, как об интересной детали, рассказал о его мучительном желании увидеть перед смертью отца Александра.

- И вы не пришли за мной?! - вскочил на ноги батюшка, до того спокойно сидевший на стуле. - Это же был вопль души, разлучавшейся с телом! Как вы могли, как вы посмели не исполнить предсмертной просьбы?

Я растерялся. Я никогда не видел отца Александра таким взволнованным. А он, прижав руки к груди, сокрушенно уже не говорил, а шептал:

- Он, умирающий, хотел ползти на коленях. За чем? За словом Божиим, а вы...

Прошло много лет, а в моих ушах все еще звучит слабый, прерывающийся голос Сергея Николаевича: «Как мне хочется увидеть отца Александра, если бы мог, я бы пополз к нему на коленях...»

ПОСЛЕДНЯЯ ЗАУТРЕНЯ

Великая Суббота. 1976 год. 24 апреля по новому стилю...

В десять часов вечера я пришла к своему духовному отцу, чтобы, как обычно (с тех пор, как он заболел), провести вместе Пасхальную ночь. Дочка его поехала на службу в Елохово, а сам отец Александр крепко спал.  В большой комнате на застеленном праздничной скатертью столе стояли кулич, блюдо с крашеными яйцами и цветы у портрета покойной матушки.

Мне стало грустно, одиноко, и, погасив свет, я прилегла на диван. С улицы доносился шум проезжавших машин, но постепенно становилось все тише, и я уснула. Разбудил меня бодрый голос отца Александра:

- Почиваете? А я, хоть и плохой священник, но хочу сейчас отслужить заутреню, уже двенадцать. А вы как, встанете?

Я вмиг соскочила с дивана. Отец Александр стоял в рясе и епитрахили. Мы пошли в его комнату. Я помогла ему завязать поручи, расстелила на письменном столе чистое полотенце, отец Александр положил крест, Евангелие, вынул книжечку с «Последованием заутрени», и служба началась...

Сначала мы «служили» стоя, но, быстро устав, сели рядом за столом и, забыв все на свете, читали и пели пасхальную службу.

Отец Александр делал возгласы, а я была и солисткой хора, и чтецом, и народом. Иногда у меня перехватывало горло и я замолкала, тогда он ободряюще начинал подпевать сам. Когда полагалось делать возглас, голос его звучал тихо, но проникновенно, наполненный внутренней силой: - Яко Тя хвалят вся силы небесные и Тебе славу возсылаем, Отцу и Сыну и Святому Духу, ныне и присно и во веки веков.

По временам он замолкал, и мы тихонько плакали. Не знаю, отчего плакал он, а я плакала от радости, что есть в мире Христос и что я в Него верю.

Пропели все стихиры. Прочесть слово Иоанна Златоуста целиком отец Александр не смог.

- Дочитайте с дочкой, когда она вернется, - сказал он, - а сейчас еще помолимся.

И он начал читать ектению. Читал не по служебнику, а свою, импровизированную. Читал, откинувшись всем усталым телом на спинку кресла и глядя полными слез глазами на ярко освещенные лампадой образа.

Вначале он молился о мире, о стране, о Церкви, о Патриархе, о духовенстве и о тех, кто хочет стать на священнический и иноческий путь. Затем умолк и снова начал:

- Спаси и помилуй всех, к Тебе, Господи, взывающих и Тебя ищущих, - тут он стал читать длинный список имен своих родных, духовных чад, знакомых. Потом повернулся ко мне и сказал: - Будем сейчас вспоминать и своих, и чужих, в особых условиях находящихся. Если кого забуду, подскажите. Вот Ларе скоро родить... - Он помолчал и опять поднял глаза к образам: - Спаси, Господи, и помоги всем женщинам, готовящимся стать матерями, и тем, которые рождают в эту ночь, и чадам их, появившимся на свет.

И, верно, вспомнив Саню и Сашу, Танечку и Мишу, продолжал:

- Благослови и пошли мир, спокойствие и тишину всем, в брак вступить собирающимся...

А мужей, оставленных женами, и жен, оставленных мужьями, - утешь и вразуми.

Спаси и наставь деток, без родителей оставшихся.

Сохрани стариков в их старости. Не дай им пасть духом от болезней, печалей и одиночества.

Спаси и сохрани сражающихся в бою, тонущих в морской пучине, подвергающихся насилию и нападению злых людей.

Огради одиноких путников, идущих по дорогам и заблудившихся в лесной чаще.

Спаси бездомных и дай им верный приют, накорми голодных, огради от всякой неправды и злого навета заключенных в тюрьмах и лагерях и пошли им утешение и свободу.

Помилуй прокаженных, больных всеми болезнями, какие есть на свете, калек, слепых, слабоумных.

Помилуй, дай светлую пасхальную радость живущим в инвалидных домах, всем одиноким и обездоленным людям.

Прими души всех умирающих в эту ночь, дай жизнь и облегчение лежащим на операционных столах, вразуми врачей...

Тихо шелестела старенькая шелковая ряса при каждом движении отца Александра.

Он закрыл руками лицо и замолчал. Потом спросил:

- Кажется, всех помянули?

Я вспомнила своего соседа Юрочку, его жуткого брата, и сказала:

- Пьяниц забыли.

- Всех, кто в Твою Святую ночь бражничает, бесчинствует, - умири, вразуми и помилуй, - устало прошептал отец Александр.

Светила лампада перед Нерукотворным Спасом, смотрели на нас с темного неба редкие звезды, а мы сидели, старые, немощные, и молились Воскресшему Господу, победившему и старость, и болезни, и самую смерть.

ОРДЕР

Вначале тридцатых годов в Москве с жильем было очень трудно.

Мы снимали большую комнату за городом у вышедшего из моды писателя, который имел прекрасную квартиру на Спиридоновке, а старую двухэтажную дачу сдавал жильцам.

В это. время для загородников самой большой сложностью было отопление. Теоретически дело решалось просто: местные дровяные склады должны были снабжать население дровами и торфом. Но практически получалось так, что они постоянно стояли пустые.

Старожилы поселка и те, кто имел деньги или входивший в силу блат, приобретали топливо, минуя склады, а такие, как наша семья и ей подобные, готовили и обогревались керосинками. Хорошая керосинка для загородников того времени была драгоценнейшей вещью, но приобрести ее можно было лишь по ордеру или с рук за баснословную цену.

Москвичи подобных мытарств не знали, так как к их услугам было центральное отопление, а не имевшие его снабжались углем и дровами.

На писательской даче в числе прочих жильцов жил П. А. С., холостяк лет сорока семи, артиллерийский офицер царской армии, отбывший за свое прошлое несколько лет ссылки. Возможно, в силу этого он работал скромным бухгалтером в какой-то артели. Внешне он был представительный, отличался физической силой, и при этом чуть ли не заикался от застенчивости, вообще напоминал неуклюжего доброго ребенка. Жил замкнуто, но наша мама сумела найти доступ к его сердцу и взяла под свою опеку.

- Он - математик, хорошо образован, владеет языками, - рассказывала нам мама, - верующий глубоко и несокрушимо. Его младший брат - священник, он в лагере, еще есть больная сестра в Пензе. Он им обоим помогает.

Как-то за ужином она нам внушительно сказала:

- У соседа несчастье - артель, в которой он работал, прогорела. В несколько мест ходил наниматься, но ничего не вышло. Недотепа он... Ну-ка, помогите ему устроиться!

- Мамочка, у нас в отделе снабжения есть место, но мне неловко предлагать его твоему протеже, - сказала я.

- А какое?

- Место моего помощника.

Как я и ожидала, все разразились смехом. Мне самой было смешно и совестно представить П. А. в такой роли.

- Ну, насмешила, - сказала мама, - Самой двадцать четыре года, в работе едва разбираешься - и П. А. у тебя помощник... А все-таки скажи, как эта должность называется?

- Он будет числиться счетоводом с окладом, - и я назвала сумму.

Мама ушла и вскоре вернулась со смущенным соседом, который с радостью принял мое предложение.

В нашем отделе П. А-ч вначале вызывал недоверие и удивление своей военной выправкой и хорошими манерами, но его смирение покорило всех, к нему привыкли, стали уважать, хотя, говоря о нем, некоторые сотрудники многозначительно вертели около лба пальцами.

Сидел П. А. отдельно от всех в маленьком полутемном чуланчике, который сам себе облюбовал, и работал так усердно, что даже желчный заведующий отделом был им доволен. О себе уж не говорю: он исправил все мои промахи и так наладил работу, что за его широкой спиной я могла ни о чем не беспокоиться. Особенную симпатию П. А. вызвал у всех трех сотрудниц нашего отдела, которым я кое-что рассказала о его трудной жизни.

Наступила зима. Домой я зачастую возвращалась поздно и, проходя во дворе мимо окон П. А., всегда видела на потолке его комнаты розоватый отсвет от горящей керосинки, которой он обогревался. Но вот уже три дня, хотя морозы крепчали, керосинка в его комнате не горела.

- Какой странный П. А., - сказала я маме, придя домой. - На улице не меньше двадцати градусов, а у него третий день не горит керосинка.

Мама печально вздохнула:

- Потому что прогорела и чинить ее никто не берется. А новую где купить? Нет ни на барахолке, ни на рынке. П. А. ездил. Вот третий день готовлю ему обед на нашей, а отдать ее для обогрева не могу, с чем сами останемся? Он теперь спать ложится в пальто и шапке, а холод в комнате такой, что на полу вода в ведерке замерзла. До чего мне его жалко! А он - веселый, еще меня утешает: «Это Господь терпенью учит, роптать только не надо».

На другой день утром я не успела войти в отдел, как кто-то крикнул: ,

- Профорг, в местком за ордерами!

Бросив портфель на стол, я опрометью помчалась на второй этаж.

- Сколько у вас человек в отделе, семнадцать? - обратился ко мне председатель месткома.

- Нет, к нам подключили экспортный склад, и теперь - двадцать.

- Все равно ничего не могу поделать, на ваш отдел у меня только один ордер. Сами решайте, кому отдать.

- А какой?

- На керосинку.

У меня сердце перестало биться: вот бы его П. А.!

Дождавшись, когда П. А. ушел на склад проверять накладные, я собрала в отделе всех, кто был на месте, и, рассказав о трудном положении, в котором он очутился, предложила отдать ордер ему.

- Вы все живете в городе в теплых квартирах и еду вам есть на чем приготовить, а у него насквозь промерзшая комната и никакого топлива.

Поднялся шум, начались возражения.

- Сейчас прошло время буржуазной филантропии, - горячился бухгалтер.

- Зима, керосинка каждому пригодится, - доказывал старший агент.

- Предлагаю лотерею, - старался перекричать всех зав. транспортом. - Кто выиграет, тот и получит, и никаких претензий. Кто за лотерею?

Все мужчины потребовали лотерею, а за П. А. заступились только женщины.

Он вошел в самый разгар спора, который сразу стих. Ему объяснили, что на двадцать человек дали один ордер на керосинку и что после работы этот ордер будут разыгрывать.

П. А. кашлянул, постоял на месте, будто собираясь что-то сказать, но потом повернулся и быстро ушел в свою кладовку.

- Если бы он сильно нуждался в керосинке, то попросил бы себе ордер, а ведь молчит, значит, не нуждается, - резонерствовал бухгалтер.

- Он деликатный, - сказала секретарша.

- Деликатный, деликатный, - перебил ее зав. транспортом. - Просто не имеет особой надобности.

Мои щеки горели, к горлу подступали слезы, но я молчала, чувствуя стену человеческого равнодушия.

- Соня, - позвала меня Евгения Михайловна, - я, Маша и Наталья Сергеевна решили, что если кто-либо из нас выиграет, то ордер отдаст П. А., а вы как?

- Ну, конечно же, отдам и я.

В конце дня зав. транспортом нарезал двадцать беленьких бумажек, написал на одной из них «керосинка», свернул все в одинаковые трубочки и сложил в чью-то шапку.

- Эх, и похвалит меня жена, если к той керосинке, что у нас есть, принесу ей новенькую, - вразвалку подходя к шапке, сказал кладовщик и развернул чистую бумажку.

Чистой оказалась и у меня, и у всех женщин.

- Разбирайте, товарищи, бумажки, разбирайте! - покрикивал зав. транспортом. - Кто еще не брал? Вася, П. А., Пищик, подходите, не задерживайте!

П. А. вынул белую трубочку.

- Тоже пустая? - поинтересовался бухгалтер. П. А. поднес бумажку к близоруким глазам.

- Кажется, здесь что-то написано.

Маша сорвалась с места и выхватила бумажку из его рук.

- Керосинка! - крикнула она. - П. А. выиграл керосинку! Ура! - И весело притопнула ногами.

Когда я после работы вернулась домой, мама встретила меня веселой улыбкой.  - Сейчас П. А. - самый счастливый человек в поселке. Но, принеся керосинку домой, знаешь, куда он сию же минуту поехал? В Теплый, к Споручнице грешных, благодарить за помощь.

- Если бы не Она, разве я мог бы выиграть? - сказал он мне. - Она наша Споручница и в большом, и в малом.

КНИГА

У меня есть жизнеописание преподобного Серафима Саровского. Книга эта мною очень любима, но до того уже истрепана, что я решила никому ее больше не давать для чтения.

Но пришел мой хороший знакомый, увидал на полке книгу и так неотступно принялся просить ее, что я не выдержала и исполнила его просьбу.

- Но даю с условием, - сказала я, - чтобы никому вы ее не давали; видите, какая истрепанная и от переплета одни кусочки остались.

- Книгу буду читать сам и ни одному человеку не покажу, - заверил меня мой друг, но... не сдержал данного слова. Книгу увидела у него соседка и так просила дать почитать о любимом святом, что он дал ее, строго наказав: - Ни одному человеку не давайте, а то, если книга пропадет, что я хозяйке говорить буду?

Соседка и ее дочь с великой радостью читали полученную книгу и не спешили с ней расстаться.

За дочкой соседки ухаживал молодой инженер и, наконец, сделал предложение. Девушке он, видимо, очень нравился, но она отказала:

- Я верующая, а ты даже не крещеный. Венчаться со мной ты не пойдешь, в церковь пускать не будешь, а когда родятся дети, то не позволишь их воспитывать так, как воспитывала меня мама. Не пойду за тебя, слишком взгляды у нас разные.

Получив отказ, молодой человек еще несколько раз пробовал ее уговаривать, а потом, улучив то время, когда девушка была на работе, пришел к ее матери и стал просить, чтобы она повлияла на дочь и та дала бы свое согласие.

Мать девушки отнеслась к гостю хорошо, но уговаривать дочь не согласилась. Видя, что он очень расстроен, она пригласила его выпить чаю и пошла на кухню приготовить все для этого нужное. Пока она хлопотала, молодой человек сидел за столом и перелистывал лежавшее там жизнеописание преподобного. Когда же хозяйка села с ним за стол, он стал просить дать ему прочесть книгу. Но никакие уговоры не подействовали. Тогда, поблагодарив за чай и попрощавшись, он схватил книгу и выскочил за дверь, пообещав на ходу, скоро вернуть ее.

Бедная женщина боялась попадаться на глаза моему другу, так как дни шли, а молодой человек не появлялся. Наконец, она созналась ему во всем, что произошло, и они оба с тоской думали о том, что скажут мне.

Прошел месяц, другой. Настала пятая неделя Великого поста. И вдруг молодой человек совершенно неожиданно появился перед матерью и дочерью.

- Дорогие мои, - радостно крикнул он, - я теперь ваш, я вчера крестился, а сделал все это преподобный Серафим. Когда я начал смотреть у вас книгу о нем, то она меня так заинтересовала, что я не мог уже оторваться. Потом мне захотелось узнать еще что-нибудь о вере, о Христе. Я начал читать, поверил и, наконец, крестился. А книга цела, вот она вам!

И он положил ее на стол. Она была приведена в полный порядок и переплетена в дорогой и красивый переплет. В таком чудесном виде она мне и была возвращена моим другом, но я думаю подарить ее жениху и невесте, так как мне кажется, что они имеют на нее большее право.

НА ВСЯКИЙ СЛУЧАЙ

Яркое весеннее утро. Все залито солнцем, и буйно цветут вишни в нашем саду - словно белым облаком покрыты высокие старые деревья, а под ними гудят пчелы.

Я стою на балконе с чайной посудой в руках.

- Бабушка, давайте пить чай не здесь, а под вишнями.

- Боюсь, там еще тени мало и дедушке нажжет голову.

- Мы над ним тентик повесим. Ведь хорошо-то как! - настаиваю я.

- Ну, Бог с тобой, накрывайте с Анисьей в саду. Вот только почему дедушка опять запаздывает?! Обедня отошла, а его все нет.

Бабушка недовольно ворчит, но когда придет дедушка, не скажет ему ни одного слова упрека, чтобы не расстраивать.

- Мужа надо встречать ласково, - учит она меня, - тогда дом ему всегда мил будет, а отчитаешь потом, при случае.

Стукнула калитка. Сейчас же радостным лаем залилась огромная Серка и торопливо засеменил к ней коротконогий Кутя.

- Ну, вот и дедушка пришел! - весело кричу я и, перебросив через плечо чайное полотенце, бегу ему навстречу.

Дедушка у нас высокий, седой, с большой белой бородою, с добрыми карими глазами. Одет он в серую летнюю рясу, на груди блестит золотой крест. Одной рукой он опирается на высокую черную палку, в другой бережно держит сверток в шелковом платке.

- Дедушка, будем завтракать и пить чай под вишнями, хорошо? Мы с Анисьей уже все там приготовили.

- Хорошо, попрыгунья, хорошо, - соглашается он и подходит к чайному столу. Положив на него сверток, снимает рясу, а я лью ему на руки воду и даю полотенце.

После этого дед благословляет бабушку, меня, Анисью, читает молитву, и мы садимся за стол.

Над нашими головами белая пена цветущих вишен. Дедушка вдыхает ароматный воздух, трет ладонями лицо, умиленно смотрит по сторонам и молчит, он никогда не разговаривает во время еды и не позволяет нам.

Завтрак окончен. Бабушка наливает деду второй стакан крепкого чая и говорит безразличным тоном:

- Ну, я иду в комнаты, у меня дел много. Сверток твой захватить или сам принесешь?

- Сам, сам! Да ты не торопись, а посмотри лучше, что в нем-то!

Дедушка разворачивает платок и вынимает старинную икону средней величины.

- Посмотрите, мои дорогие, какой дивный образ! Он древний, ему лет триста с лишним. Понять его смысл не просто, а потому художник написал на нем краткий пояснительный текст, раскрывающий глубокое содержание образа. А оно вот в чем заключается.

Видите, нарисована высокая стена, по ту сторону ее находится рай, а по эту, внизу стены - ад, и в нем грешники мучаются за свои грехи.

Вверху на райской стене изображен в белой одежде Господь наш Иисус Христос, рядом с ним - апостол Петр с ключами от рая в руках.

Ночь. Апостол Петр говорит Господу: «Боже мой, Всемилостивый Спасе, Ты поручил мне ключи от Своего светлого рая, день и ночь я зорко стерегу его, но стал замечать, что грешники, сам не пойму, какими путями, проникают в него из ада. Я заделал все щели, проверил замки, но они все-таки попадают в рай без моего ведома. Помоги мне, Господи, - сейчас ночь, давай станем здесь и поглядим, где они находят путь, чтобы самовольно попасть сюда!»

И стали на стражу Господь и апостол Петр.

И вдруг видят, что подходит к краю стены Пресвятая Богородица (вот Она нарисована в правом углу образа в светлом убрусе на голове), подходит и спускает в ад Свой омофор. Грешник внизу ухватился за спущенный край, а Пречистая Дева вытащила его наверх.

Увидали это Господь и апостол Петр, и хотел было апостол сказать что-то Господу, но Спаситель шепнул: «Ш-ш, пойдем отсюда».

И ушли Они тихой стопой. А Матерь Божия снова спустила в ад Свой омофор.

Нам с бабушкой образ очень понравился.

- Дедушка, кто вам его подарил?

- Никто не дарил, и не мой это образ, а церковный, я его только на несколько дней к себе взял, чтобы помолиться. А попал он к нам в собор очень просто. Подошел ко мне сегодня печник, Кислов по фамилии, подал эту икону и попросил отпеть его жиличку, которая вчера умерла в больнице. Я спросил: почему он не отпевает ее в своем приходе, а он ответил: «Неукладка у меня с нашими батюшками получилась, и они послали к вам, как к благочинному, потому что сами опасаются отпевать».

И рассказал мне Кислов, что жиличка у него была какая-то приезжая из Воронежа, молодая, тридцати пяти лет, красивая. Жила весело, ходили к ней гости, но вели себя пристойно, без пьянства и скандалов.

Была она замужем, это по паспорту видно, но жила одна. Почему? Не рассказывала, а Кисловы расспрашивать совестились.

В церковь не ходила, постов не блюла, а праздники каждый день справляла. На какие деньги жила, Кислов не знает, только видно было, что в средствах не стеснялась, за квартиру ему всегда вперед платила и детям подарки делала.

Но вот месяц тому назад заболела. Позвали док­тора, он посмотрел и нашел воспаление слепой кишки. Лечил, а ей - все хуже. Тогда назначил на операцию.