продолжение— Ромашка, ты вернулся? — обрадовалась Юля. — Вернулся, как видишь. Ну, а ты как? Что делала без меня? — Ждала и плакала. — Да зачем же было плакать, Юля? Я ведь говорил тебе, что вернусь, как только добуду лекарство. — Добыл? — Кажется, добыл. Через две недели узнаем точно. Во всяком случае, деньги и рецепт от профессора уже в пути. Рассказывай, как ты? Тебе лучше? — Сейчас стало лучше, когда ты появился. А у нас новенькая, на место Гали положили! Ее тоже Юлей зовут. Он не стал спрашивать, куда делась Галя, это и без того было ясно — либо в отдельную палату, либо в морг. Он только взглянул на новенькую: совсем маленькая девчушка, лет семи, лежит и смотрит на них испуганными глазищами. — А где остальные соседки? — На процедурах. Роман вынул из своей сумки кружку с Медным всадником на боку и коробку шоколадных конфет под названием «Летний сад», с золотым осенним Летним садом на верхней крышке — соответственно названию. — Это вот тебе подарки из Ленинграда. — Ой, спасибо! — Юля прижала подарки к груди. — Какая красивая кружка, а коробка какая! Я буду пить теперь только из этой кружки. — И есть конфеты только из этой коробки! — засмеялся Роман. И добавил шепотом: — Давай угостим твою маленькую тезку. — Конечно! Ты отнеси ей. Только первую конфетку я сама съем! — Ну разумеется, я же для тебя вез. Юля выбрала конфету в золотой обертке и стала аккуратно ее разворачивать, а Роман взял коробку и пошел угощать Юлю-маленькую... — Здравствуйте, Юля. Меня зовут Роман, я друг вашей соседки Юли и часто буду приходить к вам в палату. Не возражаете? — Не-а, не возражаю! — А могу я вам предложить вкусную шоколадную конфету? Я их из Ленинграда привез. Видите — это Летний сад на крышке, очень знаменитое место в Ленинграде. — Красиво. — Надеюсь, что будет и вкусно. Не стесняйтесь и угощайтесь! — И он шикарным жестом раскрыл коробку. Юля-маленькая и не думала стесняться: глаза у нее заблестели и забегали, выбирая. — А можно эту? И эту? И еще вот эту? — Можно. Это ведь Юля вас угощает, а она у нас добрая. — Спасибо! — И девочка загребла целую горсть конфет. Настроение у нее заметно улучшилось. Роман вернулся к Юле. Та улыбалась, уже сидя в кровати. Он протянул коробку, и она тотчас взяла еще одну конфету — первую она уже успела съесть. — А ты сам-то попробуй! — И я попробую. М-м, а действительно вкусно! Спасибо, девочки Юли! — Да за что нам-то спасибо? Это же ты привез конфеты. — А вы могли мне и не оставить! Обе Юли засмеялись и снова принялись жевать. — Юля, а на дворе, между прочим, чудесная погода. — А почему тогда ты все время покашливаешь? Это я в поезде простыл: сама понимаешь, там были сквозняки и духота — самое простудное сочетание. Знаешь что? А при простуде, между прочим, как раз полезен свежий воздух. Что ты думаешь о том, чтобы пойти на прогулку в сад? — Ромашка, я не смогу — мне же не спуститься по лестнице! — На лифте спустимся. — И хожу я еще плохо! — А мы поедем. — Как это — «поедем»? На чем? — Сейчас увидишь! Я пока выйду, а ты надень-ка вот это все — И он выложил на Юли-ну постель куртку, лыжный костюм и носки, а сам вышел за дверь. За дверью стояла большая и удобная инвалидная коляска. Роман подождал минут десять, потом постучал, приоткрыл дверь и спросил: — Уже можно подавать карету, ваша светлость? — Мо-о-жно! — с ожиданием в голосе протянула Юля, и он распахнул дверь и торжественно вкатил коляску. — Прошу! Юля ахнула, а Юля-маленькая засмеялась и захлопала в ладоши. И они поехали в сад. За те дни, что они пропустили, в саду, как это бывает только в начале лета, произошли большие изменения. Листва деревьев и кустов уже полностью обрела форму по роду своему, хотя и не величину, и молоденькие листочки на солнце казались стеклянными. На клумбе перед входом вовсю полыхали желтые и красные тюльпаны, на газонах расцвели примулы и маргаритки, готовился к цветению их любимый каштан. Под кустами шмыгали дрозды, по всему саду тенькали синицы, за высокой стеной позвякивал проходивший по улице трамвай, но им казалось, что в саду царит теплая солнечная тишина. У кирпичной стены стояла их любимая замшелая скамья: скамейки вокруг клумбы с тюльпанами у входа в институт уже давно покрасили в зеленый цвет, а про эту, видно, забыли. Рядом росла невысокая черемуха деревцем, ствол у нее был кривоватый, с наростами, а крона была прозрачной, кружевной и казалась совсем молоденькой, и цветов на ней было немного. А может, их уже успели оборвать... — Расскажи мне про поездку в Ленинград. Со всеми подробностями! — попросила Юля. — С какими подробностями? — Ну вот, например, что ты видел в окошке пока ехал? Да ничего не видел, Юлечка, я же ехал ночным поездом туда и обратно! А вот днем я зашел в церковь и там видел удивительную икону Божьей Матери: на руках у Нее маленький Иисус, а рядом стоит еще какой-то мальчик постарше. Я хотел спросить у церковных бабушек, кто это, но их не было поблизости, и я просто поставил свечку и помолился за тебя и за всех детей. — А ты веришь в Бога, Рома? — Верю. — Я, кажется, тоже... Я даже иногда верю, что после смерти будет еще что-то, какая-то другая жизнь — но уже без горя и боли. — Я тоже в это верю. Но и эту жизнь нам надо прожить до самого конца, нельзя сдаваться раньше времени, правда? — А зачем это — обязательно проживать всю жизнь до конца? — Чтобы выполнить все, что нам было назначено сделать в этой жизни. — А мне вот кажется, что для меня ничего и назначено не было. Я родилась уже ненужной. Мать, когда сердилась на меня, прямо так и говорила: «Зря я тогда аборт не сделала!» «Какой ужас!» — похолодев, подумал Роман, но вслух ничего не сказал, спросил только: — А хочешь, я тебе достану веточку черемухи и мы ее поставим у твоей кровати? — Хочу. Роман встал и принялся оглядывать черемушное деревце: — Эту? Или вон ту? Какая тебе нравится? О, вон там я вижу двойную пушистую веточку! — Ромашка, ты ее не достанешь, она высоко! — Я не достану? Ну вот еще! Непременно достану! Только уступи мне твою карету ненадолго. Роман пересадил Юлю на скамейку, а потом подкатил коляску к самой черемухе, поставил ее на тормоз, встал ногами на сиденье, пригнул верхушку черемухи и сломил ту самую веточку. Юля радостно захлопала в ладоши. Он слез с коляски и торжественно вручил ей свой дар. Юля понюхала черемуху и чихнула. — Знаешь, а мне еще никто никогда не дарил цветов! — Вот мы оба с тобой поправимся, выберемся из больницы, и тогда я буду дарить тебе цветы хоть каждый день. — А где ты будешь их брать? — Ну не в садах же воровать! Это уж я тут, по бедности нашей... Покупать я буду тебе цветы, Юлечка. — А деньги? А деньги я заработаю. — Роман пошевелил пальцами и только сейчас заметил, что руки у него уже не отечные. — Давно я не упражнялся по-настоящему, надо больше играть. Святослав Рихтер говорил: «Если я не играю один день — это замечаю только я сам, если два дня — это замечает моя жена, а если три дня — это слышат все слушатели в зале». — А сегодня вечером ты поиграешь для меня? — А как же! И мы вместе споем твою любимую песенку. И так оно и было: они вернулись с прогулки, пообедали и отдохнули, а вечером Роман отвез Юлю в конференц-зал и играл для нее, и они пели вместе колыбельную Умки. И оба не знали, что это была их последняя прогулка и последний концерт.
* * *
А на другое утро у Юли началось сильное, до тошноты, головокружение. Пришла врач, посмотрела, помрачнела, назначила какие-то уколы, а назавтра на обходе был профессор, почитал результаты последних анализов, тоже тщательно осмотрел Юлю и распорядился перевести ее в отдельную палату. Роман подстерег профессора Привалова возле его кабинета и спросил: — Дмитрий Алексеевич! Юле Качуркиной очень плохо. А нельзя прямо сейчас использовать лекарство — то, которое у нас уже есть? А там мой знакомый пришлет еще. Может быть, натулан поможет? — Нет, Роман, сейчас не поможет. Слишком ослаблен организм. — А операция поможет? — В таком состоянии опухоль трогать нельзя, она сейчас очень агрессивна. — Что же делать? — Надеяться на чудо и поддерживать организм: если это обострение пройдет и наступит спокойный период — тогда сразу начнем натулан. — А мне можно сидеть с Юлей? — Конечно, можно и даже нужно. Я распоряжусь, чтобы тебя не гоняли. — Спасибо... — Это тебе спасибо, Роман. Самое большое, что можно сделать для человека в таком состоянии, — это окружить его любовью, обернуть его ею, как младенца теплой пеленкой, и постараться, чтобы у него на душе было спокойно. А мы постараемся избавить твою Юлю от боли. — Вы все-таки думаете, что это конец?.. — Не знаю, друг мой, не знаю. Давай будем надеяться на лучшее, но готовиться и к худшему. Роман почти не отходил от Юли. Очень медленно, будто капли меда с ложки, тянулись минуты, но зато дни мчались быстро, один за другим, и он даже не успевал их считать. Юля теперь по большей части спала под действием обезболивающих, но и во сне она чувствовала присутствие или отсутствие Романа. Когда он уходил в свою палату — к врачебному обходу, на процедуры или по каким-то своим делам, — возвращаясь, он всякий раз замечал, что лицо Юли за то время, пока его не было, стало напряженным, между глаз пролегла тонкая морщинка, а губы скорбно сжаты. Поэтому он не любил долго отсутствовать и старался, освободившись, сразу идти к ней. Он садился, брал ее за руку, и черты ее лица тут же расправлялись. Если же она не спала, то радостно встречала его, улыбаясь больше глазами, чем губами. Он сидел рядом молча, если Юля спала, а когда она бодрствовала — разговаривал с нею, пел ей вполголоса или читал что-нибудь вслух. Он попросил Катю принести из дома двухтомное «Путешествие Нильса с дикими гусями» Сельмы Лагерлёф. Юле книга очень нравилась. Правда, он замечал, что иногда она слушает не текст, а только его голос, а иногда просто засыпает под него, но раз ей было хорошо, он делал вид, что ничего не замечает. Сам он читал в это время «Жизнь взаймы» Ремарка, но ничего полезного для Юли в романе не находил, а потому о нем даже и не заговаривал. Однажды только прочитал ей небольшую цитату: «Человек, которому предстоит долгая жизнь, не обращает на время никакого внимания; он думает, что впереди у него целая вечность. А когда он потом подводит итоги и подсчитывает, сколько он действительно жил, то оказывается, что всего-то у него было несколько дней или в лучшем случае несколько недель. Если ты это усвоил, то две-три недели или два-три месяца могут означать для тебя столько же, сколько для другого значит целая жизнь». — Это похоже на мою жизнь, — сказала Юля. — Мы всего два месяца с тобой знакомы, но это самые счастливые месяцы из всей моей жизни. Меня до этого никто никогда не любил. — А я вообще никогда никому не был нужен сам по себе, кроме тебя, — сказал Роман. — Все только ждали чего-то от меня, но никто никогда не ждал меня самого. Вот как ты ждешь, когда я еще только подхожу к двери твоей палаты: я открываю дверь — а ты уже сияешь мне навстречу! — Так я же издали слышу и узнаю твои шаги ромашка! — тихонько засмеялась Юля. — Ты всегда так крепко топаешь, даже когда ты в тапочках... Позже Роман очень жалел, что не было тогда у них книг, которые могли бы помочь Юле да и ему самому. Он тогда и не знал, что есть на свете книги, а среди них одна самая главная, которые нужны человеку, стоящему у таинственной двери, ведущей в неизвестное посмертное будущее. Или в никуда, в ничто, в черную яму, как думали многие тяжело больные, парализованные лютым страхом смерти. Но ни Роман, ни Юля в это самое пустое и черное «никуда» все-таки не верили, как не верили и в вечную разлуку — ее просто не могло быть, так они чувствовали. —Я буду там ждать тебя, — говорила Юля. — Но ты не торопись за мной, ты все-таки постарайся выздороветь и пожить подольше, ладно? Ты станешь великим музыкантом, будешь ездить по всему миру, люди будут слушать тебя... — Нет, Юлечка, великим музыкантом я уже не стану...
Из-за рук? Как я хочу, чтобы ты выздоровел, Ромашка! Чтобы ты снова играл и был счастлив... — Юля! — Нет, Ромашка! Ты обещай мне, что и без меня постараешься быть счастливым, ладно? Ты просто помни обо мне, помолись иногда обо мне, а больше мне ничего не надо. Ты обязательно женись, и пусть у тебя будет много детей. — Не надо так говорить, Юля... Я все-таки надеюсь, что мы оба поправимся, станем взрослыми и поженимся. Вот тогда и подумаем о детях. Юля грустно улыбалась, слушая его. Пришла бандероль из Ленинграда на имя профессора Привалова, с натуланом. Роман принял это известие равнодушно, но позвонил Михаилу и поблагодарил. Юле он и вовсе ничего не сказал. Иногда Юля просила его выйти в сад, а потом рассказать ей, что там нового. С таких одиноких и грустных прогулок (он каждый раз забирался в их тихий уголок, садился на их скамью и там плакал потихоньку от всех и от Юли) Роман обязательно приносил тайком какой-нибудь цветок или веточку. Лето вступило в полную силу, и цветов в больничном саду было теперь великое множество. Особенно много было роз разных сортов, мелких и крупных. Юля смотрела на цветы и тихо радовалась. Вот только запахов она уже не чувствовала... Умерла Юлия Качуркина утром 29 июля, роман держал ее за руку до самого конца и тихонько пел:
Мы плывем на льдине, Как на бригантине, По седым суровым морям...
Юля слушала и дышала ровно, только все реже, реже... И вот затихла совсем. Потом пришли санитары и увезли Юлю на каталке. В этот день к Роману пришла Катя и, увидев, что он лежит у себя в палате одетый и смотрит в потолок, спросила шепотом: — Отмучилась Юленька? — Она не мучилась! — ответил он резко. — Ну и слава Богу, — сказала Катя и перекрестилась. — А ведь в самый День ангела померла твоя девонька! Это верный знак, что пошла она в Царствие Небесное. Ну да отсюда все туда идут, страдальцы бедные. Роман как-то пропустил Катины слова мимо ушей, а вспомнил о них много позже, когда научился по-настоящему молиться. Сейчас же он пребывал в шоке, не мог даже плакать: просто лежал и ни о чем не думал, и вокруг него была ледяная пустота. Но долго лежать ему не дали: пришла сестра и сообщила, что профессор ждет его в своем кабинете. — Прими мои соболезнования, Роман, — сказал Дмитрий Алексеевич. — И мою благодарность. — За что? Лекарство ведь так и не пригодилось... — Благодарность за то, что девочка умерла спокойной и счастливой. Это не всякому обреченному больному выпадает. — Наверное, так оно и есть, — сказал Роман. — И, кстати, о лекарстве. Ты прости меня, что я сразу хочу с тобой говорить о деле. Понимаешь, натулан достать у нас очень трудно, почти невозможно, поэтому многие люди готовы заплатить за него любые деньги. Я могу поговорить с родителями тех детей, которым натулан может помочь, чтобы они заплатили тебе. Ты мне это разрешаешь? — Дмитрий Алексеевич, а Юле-маленькой, которая лежала в одной палате с моей Юлей, натулан может помочь? — Да, этой Юле он может помочь. Но навряд ли у ее матери найдутся такие деньги: она простая работница с обувной фабрики. — Это неважно, мне деньги не нужны. Давайте подарим лекарство Юле-маленькой. Тем более что у нее сегодня День ангела. — В самом деле? Ну что ж, это будет замечательный подарок. — И скажите ей, что это подарок от Юли-большой. Скажу, Роман, обязательно скажу. Спасибо тебе.
* * *
Лето вдруг испортилось, начались дожди. Роман несколько дней сторожил у морга, ждал, когда мать приедет за Юлей, хотел поехать на похороны, но так и не дождался. Зато промок, простыл и слег с температурой и кашлем. Опять он давился кровавой, почти черной мокротой. «Кажется, Юля, я тебя догоняю! » — думал он. Потом кашель стал утихать, а через неделю ему стало легче, но лечащий врач послала его на рентген, на всякий случай. Сделали рентген — и не обнаружили метастазов в легких. Решили, что произошла какая-то ошибка, перепутали снимки, и сделали еще один снимок — метастазов нет. Провели полное обследование — ни опухоли, ни метастазов. — Поздравляю, Роман! — сказал очень довольный Дмитрий Алексеевич. — Конечно, мы будем держать тебя под контролем, но можешь поверить моему опыту — ты победил болезнь. «Любовь наша ее победила...» — подумал Роман, но вслух сказать такое постеснялся. — Итак, ты на днях покинешь институт и вернешься к музыке, — сказал профессор. — Желаю тебе больших успехов в будущем! — Дмитрий Алексеевич, а я уже давно передумал: я не хочу становиться музыкантом. — Кем же ты хочешь стать? — Я стану врачом-онкологом. Буду лечить детей. — Ну что ж, учись и становись. А когда закончишь медицинский институт, приходи ко мне — я с радостью возьму тебя в ученики. Прошли годы. Роман Семенович Осин теперь известный хирург-онколог и работает в клинике профессора Привалова. Он женат, у него четверо детей, старшую дочь зовут Юлей. Профессора Осина по утрам можно видеть в часовне святого целителя Пантелеймона, недавно построенной в больничном саду: он всегда молится перед тем, как идти в операционную. Больные дети его обожают.ДАЛЬШЕ... |
Меню сайта
|